расчёте. Думали, что причиною этого была жара.
Лето было в разгаре. Стоял июль месяц. Актёры кляли жару и желали дождливого времени. Выдался, наконец, и дождливый день, но публики собралось ещё меньше. Попробовали заменить весёлую комедию и фарс мелодрамой, но и мелодрама не выручила. Тогда решили перейти на серьёзный репертуар и стали репетировать «Отелло» Шекспира.
Самого Отелло играл трагический актёр труппы Ромуальд-Костровский, взятый на роли мелодраматических героев и жаждавший показать себя в настоящей трагедии. По его настоянию, главным образом, и ставился «Отелло».
В успех, однако, никто не верил, и репетировали неохотно. Да и роли не расходились по труппе. На большинство ролей не нашлось актёров, так что предателя Яго пришлось играть добродушному комику Козодавлеву-Рощинину, что вовсе не подходило к его средствам.
Дездемону изображала юная, семнадцатилетняя, взятая на вторые роли актриса Микулина. Премьерша труппы, Надежда Ивановна Донская, наотрез отказалась от этой роли, заявив, что она будет играть Дездемону разве лишь в том случае, когда из «Отелло» сделают оперетку.
Эта мысль, впрочем, понравилась антрепренёру, и он обещал со временем поставить шекспировского «Отелло» в виде оперетки…
Спектакль должен был идти с одной репетиции. Больше возиться с этим делом было некогда. Репетировали без ролей, по суфлёру, у которого имелся единственный экземпляр пьесы, находившийся в театре.
Самый главный исполнитель, трагик Ромуальд-Костровский, знал стихи текста лучше других, но всё-таки отчаянно перевирал, хотя не хотел сознаться в этом, ссорился с остальными, упрекал их в незнании ролей и стремился заранее свалить на них неудачу.
Одна Микулина каким-то чудом успела выучить роль Дездемоны, но она докладывала её таким почти детским, беспомощным лепетом, что её не было слышно даже в первом ряду…
— Громче, громче! — кричал на неё Ромуальд-Костровский.
Микулина старалась говорить громче, но из этого ничего не выходило, кроме чуть внятного щебетания…
Ромуальд-Костровский, по мере хода репетиции, приходил всё в большее и большее отчаяние, выражавшееся у него в том, что он всё чаще и чаще направлялся к буфетной стойке и требовал там себе рюмку водки сначала с бутербродами, потом просто с куском селёдки, а затем и вовсе без закуски…
Театр находился в городском саду, состоявшем из двух аллей и площадки пред верандой, примыкавшей к театру. Тут, на веранде, помещался и буфет, то есть стояли столики и буфетная стойка, за которой сидел вечно сонный буфетчик. Он имел удивительную способность засыпать моментально, и Ромуальд-Костровскому приходилось будить его для каждой рюмки водки.
Мало-помалу буфетчик, казалось, до того привык к этому, что при звуке голоса приближавшегося трагика вскакивал сонный, хватался за графин с водкой, наливал и отмечал в тетрадке против фамилии Ромуальд-Костровского лишнюю палочку для счёта, сколько ему отпущено рюмок.
Премьерша Донская, не принимавшая участия в репетиции, завтракала, заняв отдельный столик вместе с антрепренёром, державшим себя очень мрачно и необщительно.
Актёры то и дело бегали в кассу, чтоб узнать, как идёт продажа билетов, и возвращались с вытянутыми лицами. Продажа никак не шла, ни одного билета ещё не было продано.
II
По-видимому, «Отелло» обещал сбор ещё худший, чем давали предыдущие представления.
Донская злорадствовала, трагик пил, антрепренёр как будто махнул на всё рукою и заявил, что если ещё один такой день без сбора, как сегодня, то он «не выдержит». Это значило, что он перестанет платить деньги актёрам, и они рискуют сесть на мель.
Комик Козодавлев-Рощинин подошёл к столику, где сидела Донская с антрепренёром, и заявил:
— Антон Антонович, составляйте афишу на завтрашний день…
Антрепренёр Антон Антонович мутно поглядел на него, как бы желая узнать, шутит он или говорит серьёзно.
— Пишите! — подмигнул ему Козодавлев.
Антрепренёр отвернулся.
— Вы вечно со своими шуточками, — раздражённо произнёс он, — а мне теперь не до смеха.
— Я вам говорю, пишите афишу на завтрашний день, — повторил комик. — Я вам ручаюсь за полный сбор…
В тоне его вовсе не было слышно шутки. По-видимому, он говорил совершенно серьёзно.
— Что же вы думаете поставить? — спросил Антон Антонович.
— А что хотите; поставьте хотя фарс какой-нибудь.
— Да ведь уже ставили…
— А вы опять…
— И в этом вся штука? — безнадёжно протянул антрепренёр, готовый было уже оживиться.
— Нет, — возразил Козодавлев-Рощинин. — Вся штука в водевиле, который пустим под конец…
— Какой же это водевиль?..
— «Тёмно-синий муж, или Наказанная неверность».
— Я не знаю такого водевиля.
— Всё равно, пишите.
— И вы ручаетесь за сбор?
— Ручаюсь.
— Но на каком основании?
— Увидите.
— Но вы объясните…
Несколько актёров подошли уже к столику, чтобы послушать, в чём дело. Они верили в изобретательность старого комика, выручавшую их не раз и прежде.
— Да пишите, составляйте афишу, — послышались голоса. — Андрей Иванович зря говорить не станет, если дело серьёзное. Ведь всё равно, что ставить… А уж если он говорит…
Антрепренёр вынул из кармана лист бумаги и стал писать афишу.
— Прикажите только, чтоб в типографии набрали «Тёмно-синий муж» самым жирным и крупным шрифтом, какой только найдётся, — сказал Козодавлев-Рощинин.
В то время, как антрепренёр Антон Антонович выводил чернильным карандашом огромными буквами: «Сенсационная новинка, небывалый до сих пор водевиль „Темно-синий муж“», по дорожке сада, ведшей к веранде, от входа приближался высокий, почтенного вида господин в отличном пальто и серой мягкой шляпе. Лицо его было бледно, походка неровна, шляпа надета кое-как набок, пальто расстёгнуто… Всё это в соединении с торопливостью, совсем не соответствовавшей летам и почтенному виду господина, обличало его крайнее волнение.
Он подошёл в упор к перилам веранды, остановился, тяжело дыша, и, прежде чем заговорить, быстро оглядел группу стоявших у столика актёров.
— Что вам угодно? — обратился к нему антрепренёр.
— Простите, — заговорил господин, — но дело в том, что у меня со вчерашнего вечера…
— Что со вчерашнего вечера?
— Пропала дочь…
В первую минуту все подумали, что они имеют дело с сумасшедшим.
— Вы не сочтите меня за рехнувшегося, — продолжал господин, — хотя, в самом деле, есть, отчего и с ума сойти… Вчера вечером моя дочь…
— Но позвольте, — перебил Антон Антонович, — если ваша дочь, как вы говорите, действительно… исчезла, — выговорил он, не найдя другого слова, — то прежде всего это дело полиции…
— Ах, конечно! — воскликнул господин. — Это дело полиции, и она ищет…
— Тогда что же вас привело к нам?
Господин развёл руками и, как бы отрезвлённый этим вопросом, словно опомнился.
— Не знаю, — произнёс он, смутившись, — не знаю, простите. Я потерял голову… Но я всюду ищу… Я думал, может быть…
— Что — может быть?
— Она у вас?..
— Почему же вы это думали?
— Не знаю…
— Что же вы полагали, — возмутился Антон Антонович, — что
